c045843e     

Андреев Леонид - Памяти Владимира Мазурина



Андреев Леонид
ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА МАЗУРИНА
Впервые узнал я Владимира Мазурина в той же Таганской тюрьме, в какой его
повесили. Среди других политических - большей частью молодых рабочих и
студентов - он сразу выделялся энергичным лицом своим, смелою простотой и
какой-то особенной внушительностью. Заметно было, что не только на товарищей
своих, но и на тюремную низшую администрацию он действовал покоряюще: все его
знали, все внимательно прислушивались, когда он говорил, и советовались с ним.
Тюремные сторожа, те самые, вероятно, что впоследствии строили для него
эшафот, ласково называли его Володей, говорили о нем с улыбкой, ибо был он
весел и любил шутить, - но и с некоторым опасением в то же время. Спокойно и
уверенно отводя других заключенных в их камеры после прогулки, Володю они
мягко упрашивали, и случалось, что все уже заперты, а он один ходит по
коридору и заглядывает к товарищам в окошечки: подморгнет, весело покажет
белые зубы и крикнет что-нибудь такое простое, дружеское, иногда смешное даже,
от чего легче станет на сердце. И чаще всего он забегал к новичкам. И в других
отношениях он заботился о товарищах: доставал им бумагу, устраивал переписку с
родными, снабжал "телефоном".
По виду Владимир Мазурин был скорее похож на рабочего, чем на студента,
носил пиджак поверх синей рубахи и небольшой серый картузик. Росту был он
среднего, но широкоплеч, коренаст и, видимо, очень крепок; и голос имел
звучный и сильный. И еще только пробивались борода и усы. В Таганку он был
переведен из Бутырской тюрьмы, где его с некоторыми товарищами подвергли
зверскому избиению; у одного из избитых началась чахотка, а Мазурин вообще
стал слабее здоровьем и уже не мог петь. А раньше пел.
По утрам, когда тюрьма просыпалась, первым товарищи начинали выкликать
Мазурина, просто, должно быть, хотелось услыхать его всегда добрый и как-то
звуком своим обнадеживающий голос. И когда на прогулку он выходил, то об этом
можно было догадаться по крикам, которые, сквозь решетки окон, падали к нему
во двор и возвращались назад веселым эхом.
После вечерней поверки, когда тюрьма затихала, Мазурин читал газету.
Начиналось это с того, что одно за другим хлопали окна и чей-нибудь голос
протяжно и певуче выкликал:
- Товарищи, собирайтесь!
К нему присоединялся другой голос, такой же протяжный и певучий. И десятки
голосов, переливаясь, многократно повторяясь эхом, таким сильным cреди гладких
тюремных стен, сливались в неясный музыкальный клик.
- Товарищи, собирайтесь!
Было это зимою, и на подоконники все вылезали тепло одетые. Один только
Мазурин оставался в своем неизменном пиджаке и рубахе. Возле себя он ставил
лампочку и начинал читать заранее отмеченные им места, - по условиям места
каждое слово нужно было выкрикивать отдельно, большою паузой ограничивая его
от следующего слова, и прочесть все было невозможно. Я никогда раньше не
думал, что газету можно читать так интересно, как читал ее Владимир Мазурин.
Каждое слово он произносил своеобразно, резко подчеркивая и смешное, и
нелепое, и трагическое: в тишине ночи, когда внизу только скрипел заржавленный
фонарь, простые газетные слова взрывались, как бомбы, звучали, как смех
сатаны. Особенно старательно выговаривал Мазурин громкие титулы, не выпускал
из них ни слова, - и сколько ни писать дурного об этих титулах и ничтожных
носителях их, хуже того, что получалось у Мазурина, - не будет.
Как раз в это время вышел в феврале манифест, и началось газетное
ликование по поводу да



Содержание раздела